Зачем нам стандарты красоты

Стандарты красоты (по умолчанию: женской) существовали всегда и менялись по запросу эпохи: во время войн и бедствий ценили пышнотелых женщин, в изобильные — предпочитали худых. Диктовали моду сначала художники и поэты (Джон Китс в своем сонете к женщине описывал ее как «…белого агнца, который блеет, прося о мужской защите»), затем — кинематограф и фэшн (от сладострастной толстушки Лилиан Рассел в самом начале прошлого века до андрогинной худышки Кейт Мосс в первой половине 1990-х), музыкальная индустрия (столько, сколько сделали для популяризации большой попы Дженнифер Лопес и Рианна, не сделал никто) и, наконец, инстаграм.

Социальные сети

в целом и инстаграм в частности, как и все великие изобретения, — это палка о двух концах, где с одной стороны — гигантские возможности для творчества и самореализации в какой угодно сфере, а с другой — болезненная потребность соответствовать недостижимому идеалу и букет самых настоящих психических расстройств, в том числе FOMO, то есть Fear of Missing Out, или «страх оказаться на обочине». На эту тему был очень интересный эксперимент. В прошлом году британский фотограф Ранкин сфотографировал 14 девочек-подростков, а затем предложил им отредактировать снимки, чтобы их можно было выложить в соцсети. Все девочки без исключения предпочли естественности «лучшую версию себя»: они уменьшали носы и подбородки, увеличивали глаза и губы, осветляли кожу. Их нетрудно понять: кто из нас не разбирался с клубком собственных комплексов в юности (я до сих пор помню, как мечтала о первом лифчике — лишь бы создать видимость никак не увеличивающейся груди). В своей книге «Мнимые тела, подлинные сущности» Николь Шнаккенберг пишет: «Мы должны быть красивыми, чтобы заслужить любовь, — это фатальная форма притеснения, которая заставляет сотни тысяч из нас сидеть на диетах, голодать, переедать, истязать себя физическими упражнениями и страдать из-за нашей внешности, и всё это в попытках стать любимыми и угодными». Хочется рыдать.

Но не всё так безнадежно.

Устав от бездумного перепотребления (не только вещей, но и, например, информации), мы обратились к осознанности и стали смотреть не на обертку, а на суть вещей, ценить внутреннее больше, чем внешнее. Вместе с этим мы научились видеть настоящую красоту в естественности, а значит, — несовершенстве. И относится это не только к вылепленной вручную глиняной тарелке с неровностями, но и к собственному телу. Как только мы перестали покупаться на старые установки, массовой культуре тоже пришлось срочно перепрофилироваться. Так в кино на смену блондинкам а-ля Мэрилин Монро (и ее современным аналогам, например Риз Уизерспун, тоже, впрочем, заложнице своей внешности) пришли Брук Эллиот и Даниэль Макдональд, а вместо оторванных от реальности Кэрри, Саманты, Миранды и Шарлотты у нас появились куда более настоящие «Девчонки» Лены Данэм.

Поддалась даже самая стойкая из индустрий,

буквально выстроенная из андрогинных тел, — мода. Одна из самых упорных марок — Victoria’s Secret — едва не растеряла всех покупателей, деньги и престиж, не желая менять своих «ангелов» (канонических моделей с ногами от ушей) на моделей-трансгендеров и моделей плюс-сайз. Поддержали новый тренд и суперзвезды — очевидно, больше всех устав от требований к ним индустрии, — и это пошло на пользу всем. Ведь если Мадонна, или Пэрис Джексон, или Mo’nique, или Мэри Дж. Блайдж могут открыто показывать небритые подмышки, шрамы, татуировки и родимые пятна, то, значит, и мы — простые девчонки — тоже. Я помню, как некоторое время назад блогерка-феминистка Ануш Манасян устроила у себя в инстаграме флешмоб #селфивтрусах, призывая подписчиц выкладывать фотографии в нижнем белье, не боясь быть осмеянными за висящий живот или галифе. Я прошла по тегу в читала истории этих девушек взахлеб. Мне хотелось обнять каждую из них — такими невероятно смелыми они для меня были. А теперь представьте, сколько всего наделали стандарты красоты, если простая фотография в трусах для нас стала экспириенсом, равносильным восхождению на Джомолунгму.

Последним монолитным стандартом красоты хочется назвать Ким Кардашьян:

она укрепила моду на соблазнительные формы (и возвела ее в абсолют), заставила всех пользоваться филлерами и делить волосы на прямой пробор — предварительно отрастив их до попы. Но сейчас, возможно впервые в истории, наша культура предлагает нам не одну, а бесконечное множество вариаций того, как может выглядеть красивая женщина. Высокая и низкая, полная и худая, с бритыми подмышками или нет, блондинка или брюнетка — любая женщина может быть красива. Не могу не сделать отступление: я до сих пор страшно радуюсь тому, что «кучеряшек» перевели из статуса «подружка главной героини» в статус самой главной героини — как, например, в сериале «Жизнь матрешки», — потому что раньше всегда чувствовала себя на вторых ролях из-за своих кудрявых волос. Предполагаю, что те же эмоции испытывают все, кто по каким-то параметрам не подходил под образ типичной «главной героини».

Но работы еще много

Вот, например, Билли Айлиш — самая популярная девушка планеты, которая вроде бы не заморачивается насчет внешности и покоряет своей непосредственностью. Вот она — безоговорочная победа над стандартами. Увы, но нет. После того как летом в твиттер попала фотография девушки в обтягивающей майке и пользователи с упоением начали обсуждать ее грудь, певица призналась: многослойная мешковатая одежда, которую она носит, — не столько осознанный выбор, сколько средство защиты от объективации, единственный способ заставить людей ценить ее музыку, а не внешний вид.

Мы продолжаем оценивать друг друга

по внешности, и глупо тешить себя надеждами, что когда-то это изменится. Да, «стандартный» размер растягивается, но это не значит, что общество готово принять целлюлит, — тело по-прежнему должно оставаться подтянутым. Да, у нас есть Винни Харлоу и кукла Барби с витилиго, но как насчет псориаза? Да, мы восхищаемся Шакирой и Джей Ло, которые взорвали «Супербоул», но не забываем отметить: «в свои-то 50». Не будем себя обманывать: в большинстве своем сегодня мы все те же эйджисты, фэтфобы и лукисты, что и вчера, за одним лишь исключением — мы готовы меняться.